В отечественной историографии нет специального обобщающего
труда, посвященного анализу того места, которое занимают адыги во взаимоотношениях
России с кавказскими народами и кочевыми народами Предкавказья на протяжении
столь длительного исторического периода (середина XVI – последняя четверть
XVIII в.). При изучении исследуемой проблемы выделяются различные аспекты:
русско-адыгский; адыги и народы Кавказа и Предкавказья; адыго-русское военно-политическое
сотрудничество в борьбе с турецко-крымской агрессией; взаимодействия различных
этнических общественно-политических структур и элит и т. д. В предшествующей
монографической работе историографии они в той или иной степени затрагивались
в общем контексте российско-кавказских отношений и южного направления
внешней политики России. Имея целью рассмотрение адыго-русских союзнических
отношений на всем протяжении дооктябрьской и новейшей исторической мысли,
автор должен был отказаться от охвата возможно большего количества насчитывающей
многие десятки названий работ по этому вопросу. Для рассмотрения избраны
наиболее значительные в концептуальном отношении труды в тесной связи с
общим состоянием и направлением развития соответствующих этапов исторической
науки.
Интересующая нас проблематика затрагивается уже в XVII в. в «Скифской
истории» А. Лызлова. Описывая в основном историю татар и турок, автор приводит
многочисленные факты совместной борьбы Московского государства и адыгов
(черкесов) против Крымского ханства в XVII в. [1].
В специальной исторической литературе первой половины XVIII в. в «Ядре
Российской истории» А. И. Манкиева – события русской истории освещаются
в тесной связи с историей других народов. У Манкиева присутствуют материалы,
характеризующие кабардино-русские отношения XVI в. (адыгские посольства,
династический брак и т. д.) [2]. Весьма ценным являлось первое в исторической
литературе подробное описание герба Кабардинской земли, которое дает Манкиев
в «Прибавлении о Гербах Державы Российской» [3].
В этот же период большую работу по исследованию окраин проводил известный
русский историк В. Н. Татищев. В его научной деятельности отразились характерные
черты русской историографии – внимание к вопросам историко-географического
характера, обусловленное процессом постепенного расширения территории русского
государства, и связь с этнографическим изучением многонационального населения,
вошедшего в состав России. Во время своего губернаторства в Астрахани (1741–1745)
Татищев сам и через своих помощников собирает различные материалы о кабардинцах
и других народах Северного Кавказа и Предкавказья, которые впоследствии
вошли в «Историю Российскую» и в его «Лексикон». В силу своего служебного
положения в первой половине 40-х гг. XVIII в. Татищев находился в курсе
всех политических событий, происходящих в Кабарде. Историк в своих работах
обнаруживает глубокие познания древней и средневековой истории кабардинцев.
Им рассматриваются вопросы этногенеза, хозяйства, религии, языка, истории
русско-кабардинских исторических связей [4]. На основе личных изысканий и
различной информации, имевшейся в тот период в России, В. Н. Татищев сделал
в своих работах первые краткие обобщения о Кабарде.
В трудах крупнейших русских историков второй половины XVIII в. М. М.
Щербатова и Н. М. Карамзина приведены ценные материалы по Кабарде и кабардино-русским
отношениям, которые не потеряли своего значения и до сегодняшнего дня.
Как и В. Н. Татищев, они публикуют большое количество летописных материалов
о русско-кабардинских исторических связях, начиная с «касожского» периода
до XVIII в. [5]. Особое внимание ими было уделено факту сближения кабардинцев
и части западных адыгов с Россией в XVI в. Довольно четко показывается
Щербатовым и Карамзиным, что главными предпосылками союзнических отношений
между адыгами и Россией являлись давние связи между ними, а главное – внешняя
угроза независимости адыгов со стороны Турции и Крымского ханства. Главная
ценность указанных работ в изучении исследуемой темы в том, что материалы,
относящиеся к летописному периоду и преемственно перешедшие в историческую
науку, были введены в научный оборот этими историками. В «Примечаниях»,
сделанных ими в своих работах, до нас дошли многочисленные выписки о Кабарде
и «черкесах» из различных источников, в то время как многие из них не сохранились.
К наиболее значительным трудам, созданным российским кавказоведением
в начале XIX в., можно отнести работы С. М. Броневского. Двухтомный труд
«Новейшие географические и исторические сведения о Кавказе» [6], имевший в
большей степени историко-этнографическую и географическую направленность,
вышел при жизни автора. В нем при освещении исторических связей и взаимоотношений
между Россией и кавказскими народами Броневским широко применяются русские
летописные своды и комплекс публично-правовых материалов, извлеченных им
из архива Коллегии иностранных дел [7]. Другая работа С. М. Броневского «Исторические
известия о сношениях России с Персиею, Грузиею, черкесами и другими горскими
народами со времен царя Ивана Васильевича Грозного до восшествия на престол
Императора Александра I» [8] оставалась неизданной, была известна только узкому
кругу специалистов и буквально недавно введена в научный оборот [9]. Она
начинается с описания событий, последовавших после взятия Иваном IV Казани
и Астрахани, и заканчивается началом XIX в. (1806). В основе повествования
лежат погодные записи правления русских царей, при которых произошли те
или иные события на Кавказе. Составленная в хронологическом порядке книга,
кроме Предисловия, делится на три части – «Епохи». В первой – «От царя
Ивана Васильевича до похода Петра Великого в Персию» – даются события с
1554-го по 1722 г. [10]. Автор описывает, как с середины 50-х гг. XVI в. Кавказ
попадает в сферу российских интересов, раскрывает установление контактов
с кабардинскими князьями и строительство русских крепостей на Тереке как
основе кавказской политики России. Вторая – «От похода императора Петра
Великого в Персию до заложения Моздока» – посвящена взаимоотношениям России
с Закавказьем, Кавказом, Ираном, Турцией и Крымским ханством с 1722-го
по 1763 г. [11]. Особое внимание здесь уделяется обстоятельствам, приведшим
к сближению России с Ираном и политической ситуации в прикаспийских провинциях
в начале XVIII в. Выделяется важный рубеж в истории России, как рубеж между
древней и новой историей, связанной с преобразованиями Петра I и с оживлением
внешнеполитической деятельности русских на Востоке. Особо ценным является
помещенная в конце главы таблица с перечислением трактатов, грамот, деловых
записей, хранившихся в Министерстве иностранных дел по теме исследования.
Например, приводятся 36 официальных документов, относящихся к русско-кабардинским
отношениям в 1578–1730 гг.
В середине XIX в. видный русский историк С. М. Соловьев в своей «Истории
России» специальное место отвел событиям внешней политики. Хотя тема включения
нерусских народов в состав России не была выделена, историком приводится
интересный материал по русско-адыгским, русско-крымским, русско-османским
и русско-ногайским отношениям [12]. В основе трактовки Соловьевым истории
отдельных народов России в их отношении к истории русского народа лежат
его концептуальные положения о содержании русской колонизации – «борьба
с азиатами», «борьба леса со степью»: оттесненный на север «стремительным
движением азиатских племен», русский народ, собравшись с силами, в свою
очередь переходит в наступление. «Наступательное движение на Азию» составляет
в этом смысле, по Соловьеву, содержание нового периода русской истории
с XVI в. Затрагивая «отношение к народам кавказским», Соловьев полагает,
что междоусобная борьба горских князей, та опасность, которая исходила
от агрессии Крыма, заставили кавказских правителей обратиться с просьбой
о «подданстве» к «могущественному» государству и «таким образом незаметно,
волею-неволею, затягивали Московское государство все далее и далее на Восток,
к Кавказу и за него». Такой подход затушевывал и совсем отвергал активность
кавказской политики России и ее политические и стратегические цели.
Изменения, происходившие в социально-экономической и политической
жизни России во второй половине XIX в. обусловили дальнейшее развитие российского
кавказоведения. В этот период произошла окончательная интеграция кавказских
народов в состав Российской империи, и последняя, естественно, стремилась
упрочить там свое положение. Правительство, как и в предыдущий период,
поощряло представителей военной и гражданской администрации, а также ученых
в деле освещения различных проблем истории Кавказа.
На кавказоведческую мысль большое влияние оказал как общий подъем русской
исторической науки, так и обогащение документальной базы русского кавказоведения
в пореформенный период. Прежде всего, это было связано с деятельностью
учрежденной в 1864 г. Кавказской археографической комиссии. Она начала
с 1866 г. издавать регулярно своды официальных документов, которые извлекались
из различных архивов. В качестве источников широко начинают привлекаться
работы авторов первой половины XIX в., в которых личные наблюдения зачастую
соединялись с исследованиями. В этом плане большое значение имели труды
Ш. Б. Ногмова и Хан-Гирея. Для составления наиболее полной картины исторических
и политических связей многочисленных адыгских народностей с Россией многое
давали публикации документов, осуществленные П. Г. Бутковым и С. А. Белокуровым
[13].
С. А. Белокуров, публикуя документы Посольского приказа, предпослал
им обширный исторический очерк русско-кавказских связей с древности до
начала XVII в. В нем встречаются интересные сведения и суждения о взаимоотношениях
России, Турции, Крыма и Ирана, вызванные русско-кавказскими связями. Часто
эти оценки даются не в контексте стратегических интересов русской внешней
политики, а через призму региональных отношений. Так, говоря об обращении
к России в 1610 г. ряда дагестанских владельцев, ранее ей враждебных, историк
объясняет эту перемену только деятельностью кабардинских князей русской
ориентации, не связывая эти события и с переломом в ходе ирано-турецкой
войны и успехами шаха Аббаса [14].
Монографическая тема в той или иной степени затрагивается в работах
таких известных авторов, как Н. Ф. Дубровин, В. А. Потто, И. Д. Попко,
Н. Ф. Грабовский, А. Б. Берже, П. Л. Юдин, М. А. Караулов, В. Д. Смир
нов и др.[15], которые отличаются обилием приводимых фактов и добротной источниковой
базой. К сожалению, многие из них (Н. Ф. Дубровин, В. А. Потто, Н. Ф. Грабовский,
А. Б. Берже) рассматривали вопросы истории северокавказских народов, их
контакты друг с другом и взаимоотношения с Россией, а также внешнеполитический
курс российского правительства на юге с позиций официально-охранительной
идеологии. Они подчеркивали необходимость завоевания Кавказа, Северного
Кавказа в частности, и обосновывали это на различных исторических примерах.
Одновременно завоевательная политика России в условиях военных действий
на юге преподносилась ими как благородный, цивилизованный шаг по отношению
к «дикому» населению района.
В работе Н. Ф. Грабовского политика России на Кавказе, по мнению автора,
должна быть последовательной, единой линией общего политического курса,
отдаления от которого вызывались бы лишь тактическими соображениями. В
очерке признается традиционный характер дружеских русско-кабардинских связей,
а военно-политическое сотрудничество сторон раскрывается как противовес
захватническим планам Турции и Крыма. Касаясь событий XVIII в. Грабовский
считает, что российские интересы требуют полного подчинения Кабарды: «Россия,
задавшись один раз целью прочно утвердить свое господство на Кавказе, не
могла действовать иначе, не во вред своим интересам, и потому существование
Кабарды как независимой страны в нашем соседстве, имевшей влияние на подвластных
ей ближайших народов… не мыслимо было» [16]. По Грабовскому, если кабардинцы
будут отстаивать свою независимость, их необходимо завоевать, исходя из
того, что «дикая и хищническая натура кабардинцев, воспитанная веками в
правилах боевой жизни, не признавала деликатных способов обращения» [17].
Таким образом, в разных исторических условиях цели и методы политики российского
правительства должны были меняться – в зависимости от интересов и изменения
международной обстановки – от союзнических и дружественных на завоевательную.
Среди группы работ, посвященных истории формирования терского казачества,
его взаимоотношениям с северокавказскими народами, а также роли казачества
в распространении «русского владычества» на Кавказе, особое место занимают
работы П. Л. Юдина, в которых на основе названных архивных материалов,
автор дает картину сотрудничества кабардинцев и кабардинской феодальной
знати с терскими воеводами в распространении русского влияния в Притеречье
и Дагестане.
Изучение традиций политического взаимодействия адыгов с Крымским ханством
и Ногайской ордой невозможно без использования работ В. Д. Смирнова, В.
В. Вельяминова-Зернова, Г. Перетятковича [18], основанных на огромном комплексе
русских, османских и крымско-татарских источников. Они имеют непреходящее
значение в исследовании международных отношений и внешней политики России
в XV–XVIII вв. Обоснованная В. Д. Смирновым концепция того, что Крымское
ханство с 70-х гг. XV в. оказалось послушным вассалом султанской Турции
и, находясь под ее полным контролем, являлось важным орудием Стамбула в
Восточной Европе, надолго стала доминирующим в отечественной историографии
о характере турецко-крымских отношений XVI–XVIII вв.
В труде Смирнова дается картина героической борьбы западных и восточных
адыгов против турецко-крымской агрессии на протяжении двух столетий; эта
работа позволяет понять многие аспекты взаимодействия адыгской и крымской
общественно-политических структур (складывание и особенности трибутарных
отношений, института аталычества, «благъагъэ» и т. д.). В силу уникальности
источниковой базы, ее недоступности в оригинале для широкого круга современных
исследователей, труд В. Д. Смирнова сохраняет свое значение до сегодняшнего
дня.
Особое место среди дореволюционных авторов, писавших об истории адыгов
и интересующей нас проблеме, следует отвести представителям адыгской национальной
историографии: Измаилу Атажукину, Шоре Ногмову, Хан-Гирею и Владимиру Кудашеву
[19]. Исторические взгляды названных авторов сформировались под непосредственным
влиянием русской культуры и русской науки, что способствовало заимствованию
ее передовых достижений. Указанные историки в трактовке исторических событий
и явлений делают попытки их научного объяснения с помощью рационалистических
идей. В качестве источников ими привлечены следующие группы материалов:
памятники устной традиции, археологии, этнографии, документы российских
архивов, труды русских и зарубежных авторов, к использованию которых они
подходили по-разному. Для Ш. Б. Ногмова, хотя он и стремился к раскрытию
реальных причин событий и явлений, не всегда было доступным критическое
отношение к используемому материалу, и он иногда произвольно переносил
на историю адыгов описания и характеристики других авторов. В отличие от
него, Хан-Гирей и В. Кудашев осознают необходимость критического отношения
к используемым материалам – «собрать, по возможности, все, что могло помочь
созданию правдивой, критической, проверенной национальной истории кабардинского
народа» [20].
Центральное место в работах национальных историков отведено истории
политических взаимоотношений различных адыгских подразделений с соседними
народами и Россией в XVI–XVIII вв. Они отмечают важность политической ориентации
адыгов в середине XVI в. на Москву, являвшейся следствием крымско-османской
агрессией; подчеркивают общую заинтересованность двух народов в борьбе
с внешними врагами. Эти авторы видели перспективу развития своего этноса
только в союзе и дружбе с Российским государством. «Благоразумие наших
предков, которых память нам любезна,– говорил в своих речах И. Атажукин,–
советовало нам жить под защитою сего (русского – К. Д.) великого государства».
«Память союза и дружбы с русскими,– отмечает Ш. Ногмов,– сохранилась по
настоящее время в нашем народе».
Адыгские историки мыслили межфеодальные раздоры и усобицы как один
из самых губительных процессов, происходивших в обществе. Поэтому они среди
национальных исторических деятелей наиболее значительное место отводили
князю Темрюку Идарову, т. к. именно этот князь проводил политику по объединению
кабардинцев и адыгов вообще, и по их мнению, прозорливо определил все выгоды,
которые принесет его народу союз с Россией. Особенно много внимания деятельности
Т. Идарова уделил Ш. Ногмов. Он считает, что поскольку в руках князей судьбы
народа, то они должны обладать всеми данными государственного деятеля,
а также иметь высокие нравственные качества. Свой идеал главы народа автор
воплощает в верховном кабардинском князе, и этот идеал служит ему ориентиром
при оценке деятельности других адыгских общественных деятелей. Оценивая
установление и эволюцию отношений адыгов с Россией, указанные авторы особо
выделяют борьбу с внешними врагами. Боевое содружество, по их мнению, является
одним из важнейших факторов становления союзнических отношений.
Разрабатывая историю последующего периода взаимоотношений адыгов с
Россией (вторая половина XVIII – первая половина XIX в.) такие авторы,
как И. Атажукин, Хан-Гирей и В. Кудашев, обосновывают предпочтительность
мира и сотрудничества завоевательной политике царизма. В условиях XIX в.,
когда происходило военно-политическое утверждение России на Северном Кавказе
и окончательное внедрение общероссийских государственных и гражданских
порядков в регионе, названные авторы своими работами пытались практически
воздействовать на эти процессы. Не всегда они могли согласовать сложившуюся
конкретно-политическую ситуацию в Кабарде и Западной Черкесии с существующим
в России государственным режимом и интересами последней на Кавказе. Но
при всем этом для нас особую значимость имеет четко сформированная ими
концепция проблемы взаимоотношения России и адыгов – она может быть решена
только в условиях мира, в неразрывной дружбе и тесном сотрудничестве обеих
сторон.
Крупнейший русский историк конца XIX – начала XX в. В. О. Ключевский
не подвергал специальному изучению тему исторических связей многочисленных
народов и их включения в состав России. Но его концепция образования Российского
государства приобрела характер комплексного исследования различных факторов,
и это оказало большое влияние на методологию научных исследований не только
его современников в дооктябрьский период, но и на определенную часть советских
историков 1920–1930-х гг.
Для нашей темы важны взгляды Ключевского о причинах и путях расширения
русской империи. «История России есть история страны, которая колонизируется,
область колонизации в ней расширялась вместе с государственной территорией» [21].
Колонизационные движения, по его мнению, играли профилирующую роль в жизни
русского народа. Они его привели в разные регионы, в т. ч. на Кавказ. Завоевания
Российского государства объясняются чисто государственными и даже географическими
интересами – необходимостью достижения «естественных границ». И суть «восточного
вопроса» состоит в том, «чтобы продвинуть территорию государства на юге
до естественных ее пределов – до морей Черного и Азовского» [22]. Для его
решения в борьбе с Османской Турцией российское правительство неоднократно
использует балканские народы, Грузию и Кабарду [23]. Таким образом, по В.
О. Ключевскому, Россия пришла в кавказский регион в поисках своих естественных
границ, а когда она встала лицом к лицу с гигантским Кавказским хребтом
как естественной границей, то она, якобы, перешла этот хребет против собственной
воли, как это было после этого и в Азии [24].
В первые десятилетия Советской власти не появлялось исследований по
русско-кавказским отношениям в XVI – первой половины XVIII в. Основное
внимание было направлено на изучение других проблем внешней политики, в
первую очередь, разоблачение колониальной политики царизма в более поздний
период – в XVIII–XIX вв. Еще в 1919 г. М. Н. Покровский выпустил в свет
сборник своих статей, написанных в 1914–1917 гг., озаглавив его «Внешняя
политика» [25]. Многие из этих статей были включены им в сборник «Дипломатия
и войны царской России в XIX столетии» [26]. В соответствии с социологической
схемой Покровского, на протяжении многих веков внешняя политика Русского
государства направлялась торговым капиталом. В интерпретации ученого и
Казанские походы Ивана IV, и Северная война, и Кавказские войны, и завоевание
Средней Азии, и активность царизма в Восточном вопросе – все это сводится
к интересам русской торговли. «Вся наша внешняя политика была борьбой за
торговые пути»,– повторял он [27]. Конкретно политика царизма в восточном
вопросе объединяется схемой: Кавказ завоевали, чтобы «обойти» Турцию; Среднюю
Азию – чтобы «обойти» Англию. Даже «на берегах Тихого океана продолжалась
та же борьба за Константинополь» [28].
Исторические взгляды М. Н. Покровского оказали влияние на работы, выходившие
в центре и на местах.
В публикациях Н. Н. Ванага XVI в.– это рубеж в истории русского феодализма,
характеризовавшийся «стремлением крепостников создать колониальную империю
при помощи сильной царской власти – самодержавия» [29]. Касаясь истории различных
народов, автор рассматривает их как объект «военно-феодального грабежа»
и не касается других сторон их включения в состав многонационального
государства. У Ел. Драбкиной тоже все стороны социальной и экономической
жизни царской России объясняются «одной и той же исторической силой – влиянием
торгового капитализма» [30]. Рассматривая историю отдельных регионов, она
отводит специальное место «Кавказу, где интересы национальной политики
действовали с той же силой, что и интересы политики колониальной» [31].
В завершенной к началу 30-х гг. фундаментальной монографии М. К. Любавского
[32] специальная глава посвящена «занятию и заселению русскими людьми Предкавказья».
Он обнаруживает хорошее знакомство с территорией и расселением многочисленных
адыгских подразделений, считая их «самыми многочисленными и влиятельными».
Историк одним из первых освещает проблемы феодальных распрей и столкновений
северокавказских владетелей, например, кабардинских князей и шамхалов Тарковских,
за сферы влияния и, в первую очередь, за земли и угодья [33]. Затрагивая
события XVI в., Любавский останавливается на факторах, обусловивших кабардино-русское
сближение и их взаимовыгодный характер. Он считает, что Москве тоже важно
было стать твердою ногою в Предкавказье, чтобы «предупредить окончательное
утверждение здесь турецко-крымского или персидского владычества» [34].
К периоду становления советской исторической науки относится появление
работ таких известных в последующем ученых, как Г. А. Кокиев и Б.В. Скитский.
Характеризуя внешнюю политику Российского государства, они тоже подчеркивают
колониальный характер политики самодержавия. Например, главной причиной
завоевания Россией кавказских территорий, по мнению Б. В. Скитского, являлась
«агрессия» русского торгового капитала, а антирусская позиция горских князей
объясняется им искусственным «разжиганием» царизмом классовой борьбы внутри
кабардинского общества [35]. Для исследуемой в монографии темы, а также в
формировании адыговедения как направления советского кавказоведения, особую
роль играет научное наследие Г.А. Кокиева. Почти по всем основным этапам
и важнейшим событиям истории кабардинцев он сказал свое веское слово, освещая,
в первую очередь, важнейшие и переломные периоды. В многочисленных работах
специальное место занимают: выявление истоков дружбы и многовековых связей
с русским народом; роль князя Темрюка Идарова в сближении Кабарды с Россией;
исследование отношений классового и национального начал во внешней политике
России по отношению к Северному Кавказу; отрицательная роль межфеодальных
распрей в жизни Кабарды и распад ее на Большую и Малую; кабардино-осетинские
отношения в XVIII в.; определение процесса сближения адыгов с Россией как
прогрессивного и эпохального [36]. Работы Г.А. Кокиева по истории Кабарды
представляют большой интерес, сохраняют свою ценность и по сей день. Они,
несомненно, являются большим вкладом в историческую науку.
В дальнейшем, в ходе Великой Отечественной войны и послевоенные годы,
наметилась тенденция к идеализации и облагораживанию политики царизма.
В условиях Великой Победы над фашизмом и череде общественно-политических
мероприятий по подготовке празднования юбилеев «вхождения» и «присоединения»
партийно-административные органы, реализуя установки по «воспитанию историей»,
стали использовать тему присоединения народов к России как одно из средств
показной идеологической работы на местах. Одновременно тема российско-кавказских
отношений в XVI–XVIII вв. разрабатывается в контексте внешней политики
России.
к окончанию п. 1.1