Правящая элита в феодальную эпоху являлась наиболее динамичной
частью общества, которая всегда была подвержена любым влияниям извне, любым
трансформациям, «наводимым» даже кратковременными отношениями с более развитой
цивилизацией [1].
Составной частью гибкой и прагматичной политики московских правителей
в «собирании русских земель» и освоении новых территорий в
XV–XVIII вв.
было сотрудничество с лояльными нерусскими элитами. Кооптация местных политических,
экономических и даже религиозных элит в областях, являвшихся объектом устремлений
или даже завоеванных Московским государством, по мнению специалистов, представляет
собой давнюю стратегию, воспроизводящую частично византийскую и частично
монгольскую традицию. Она применялась с большим успехом в
XIV–XV вв. по
отношению к татарской феодальной знати Золотой Орды и наследовавшим ей
Крымскому, Казанскому, Астраханскому и Сибирскому ханствам. С тех пор кооптация
элит стала константой российской дипломатии в мусульманском мире [2].
Специальные исследования показывают, что любая элитарная группа или
класс местного общества – кочевая или земельная аристократия, торговцы,
различные служители, интеллектуальная элита и т. д.– могла стать объектом
кооптации. В различные исторические периоды российская администрация в
разных регионах вступала в контакт и обхаживала все эти группы [3]. Так,
раньше других стали попадать в состав российской правящей знати правители
татарской аристократии, связавшие свою судьбу с Москвой. По мнению А. Каппелера,
они как бы предвосхитили позднейшую русскую практику кооптировать иноземные
элиты и передавать им комплиментарные, престижные функции [4].
Кооптация являлась сложной стратегией, которая проявлялась в самых
разнообразных формах. Она предполагала предоставление экономических и политических
преимуществ отдельным лицам, социальным группам и даже целым этническим
общностям; делегирование власти местному правителю, который становится
представителем российского суверена; культурную и языковую ассимиляцию
с обращением или без обращения в православие; даже матримониальную (брачную)
стратегию – практику, неизвестную монголам, но широко применявшуюся византийцами
[5].
Проблема синтеза правящих элит Российского многонационального государства
в дооктябрьский период еще не стала предметом специального научного изучения
в отечественной историографии. На наш взгляд, определенный интерес в решении
отмеченной научной темы представляет традиция выезда на службу, которая
в эпоху средневековья приобрела у правящих элит многих народов, в том числе
адыгов, законченную форму, стала системой и оформилась как институт [6].
Известно, что институт выезда на службу для изучаемой эпохи был универсальным
явлением и получил широкое распространение на Ближнем Востоке, в Западной
и Восточной Европе, включая Московское государство. Адыгская правящая знать
практиковала выезды на службу к правителям Египта, Золотой Орды, Осман-ской
Турции и Крымского ханства, Грузии, Речи Посполитой и Российского государства
[7]. Известный западный исследователь Пол Хенце считает, что сколь ни были
адыги привержены своим традициям, «черкесские мужчины всегда были готовы
ринуться в более широкий мир в качестве воинов…, египетские мамлюки были
большей частью черкесами…, а традиция воинской службы в южных землях сохранялась
ими до XVIII в. включительно» [8]. Причины выезда адыгской знати на службу
в другие государства были следующие: в первую очередь, военно-аристократический
образ жизни, целиком посвященный воспитанию военного духа; неразвитость
государственных институтов и соперничество ведущих княжеских родов за верховное
княжение, получить которое было легче, имея поддержку извне; возможность
найти больший простор, чем у себя дома, где царила полная феодальная анархия
и не сложилась централизованная государственная власть [9].
Население многочисленных адыгских княжеств делилось на сословия, связанные
жесткими иерархическими отношениями. На вершине феодальной лестницы стояли
князья (пши), которые считались «естественными и прямыми покровителями
народа». Многочисленные княжеские династии вели свое происхождение от единого
родоначальника – легендарного Инала, объединившего всю Черкесию.
Адыгская историография, предания арабо-турецкой письменной традиции
и русские письменные источники позволяют говорить о двух точках зрения
на время правления князя Инала. Согласно одной, он правил в VIII в., согласно
другой – на рубеже XIV–XV вв. [10].
Во всех памятниках устной и письменной традиции князь Инал рисуется
идеальным правителем, долго и мудро руководившим адыгами. Он был удачлив
в войнах, проводил активную внутреннюю и внешнюю политику. Его реформы
по внутреннему управлению адыг-ской конфедерацией, введение института 40
судей и др. способствовали дальнейшей консолидации адыгской общ-ности.
Князь Инал присоединил к адыгам родственных им абхазов и абазин. Предания
говорят о «раздорах» и «смутах» в адыгском обществе, которые в конечном
итоге привели к переселению потомков князя Инала на Северный Кавказ.
Князь Инал, вероятно, личность историческая, происходившая от легендарного
Кеса. Отцом его предания называют Хурофатлая. В пользу этого определенным
аргументом служат родословные князей Черкасских (потомки князя Идара),
составленные в Москве на рубеже XVI–XVII вв. Например, в них князь Темрюк
Идаров – верховный князь Кабарды середины XVI в. и будущий тесть царя Ивана
IV (Грозного) – обозначается как пра-правнук князя Инала.
Существует и арабо-турецкая версия, согласно которой интересующая нас
личность и мамлюкский султан ал-Ашраф Сайф ид-дин Инал из черкесов, правивший
в Египте с 1453-го по 1461 г.,– одно и то же лицо. Мамлюкскому султану
многие предания приписывают длительные странствия, в результате которых
он оказался на Северном Кавказе *, в районе Таманского полуострова и считают
его предком адыгских аристократов. Анализ широкого круга источников позволил
С. Х. Хотко сделать вывод, что мамлюкский султан Инал правил благополучно
и умер своей смертью в Каире в возрасте 80 лет [11].
После смерти Инала его сыновья Жанхот, Минболат, Беслан, Унармес и
Кирмиш разделили Черкесию на уделы: «один из них остался в Хегаке, другие
поселились в Кемиргое, а остальные ушли в Кабарду» [12]. Потомки Инала правили
жанеевцами и хегаками (Зановы), темиргоевцами (Болотоковы), хатукаевцами
(Хатукоевы или Керкиноковы), бесленеевцами (Коноковы), кабардинцами (Казыевы,
Идаровы, Шогенуковы, Мисостовы, Жамболатовы, Бекмурзины, Атажуковы, Гиляхстановы,
Таусултановы и др.). Бжедугами и махошевцами правили представители самостоятельных
княжеских династий, происходивших по преданию от четырех братьев – Черчана
(бжедугами-черченеевцами), Химиша (бжедугами-хамышеевцами), Богорсоко (мохошевцами)
и Бастеко (частью бжедугов, осевшей у Черного моря на реке Вепсне) [13].
Многочисленное адыгское дворянство (уорк) делилось на потомственное
(тлекотлеши и дижинуго) – «великих» княжеских вассалов и служилое (беслан-уорки,
уорк-шаотлугусы и пшикеу). Первая группа дворян в европейских документах
часто обозначается как «благородные», в русских – как «именитые». Они,
как и князья, могли поступать на службу к «оттоманскому падишаху, крымскому
хану или московскому царю». Беслан-уорки и пшикеу были обязаны непосредственной
вассальной службой своим князьям, за что получали «дворянский подарок»
(уорктын), состоявший из крепостных крестьян, скота, ценного оружия и пр.
На таких же основах строились отношения между уоркшаотлугусами и их сеньорами
– тлекотлешами и дижинуго. Традиционное обычное право адыгов гарантировало
любому уорку возможность разрыва вассальных отношений со своим сюзереном,
что, однако, редко случалось. Выработанный веками рыцарский моральный кодекс
«уэркъ хабзэ» осуждал такой разрыв. Адыгское дворянство являлось той силой
и опорой, на которой держалась политическая власть и авторитет князей.
Дж. Интериано, автор конца XV – начала XVI в. писал: «Благородному
подобает лишь править своим народом и защищать его да заниматься охотой
и военным делом» [14]. В этом плане Черкесия не претерпела каких-либо кардинальных
изменений в течение трех последующих столетий. По-прежнему, военно-политическая
деятельность составляет все содержание жизни князей и дворян [15].
«Ни к каким другим занятиям они не были способны и считали для себя
величайшим унижением и несчастьем, если бы роковая судьба заставила их
заняться чем-нибудь другим» [16]. Военно-аристократический образ жизни правящей
элиты средневекового адыгского социума оказал определенное влияние на феодальную
знать соседних народов. «Кабардинское феодальное общество, по мнению специалистов,
было многочисленным, воинственным, со строгими правилами воинской чести,
которым следовало подчиняться и которые в известной степени можно сравнивать
с японским «бусидо» [17].
Выезжие адыги легко вписывались в структуру соседних государств и,
выполняя в основном военно-командные функции, оставили заметный след в
истории многих стран. Учитывая, что адыгская масса вплоть до конца XVII
в. оставалась языческой с элементами христианства и мусульманства, у мигрантов
не было какого-либо религиозного барьера, и они быстро адаптировались в
любой конфессиональной среде. Шанталь Лемерсье-Келькеже считает, что более
старшие представители княжеских родов оставались на Кавказе, тогда как
более молодые отправлялись в чужие края искать удачи. «Некоторые направлялись
в Бахчисарай или Стамбул, другие в Москву или даже в Польшу и Литву. Те,
кто оставался в Кабарде или служил султану и крымскому хану, становились
мусульманами, тогда как те, кто служил царю, принимали православие» [18].
окончание п. 4.1